— Гадость какая, — Эрида брезгливо поднимает тарталетку с имитацией черной икры, будто она способна ее укусить. Смотрит на брата взглядом полным отчаяния [примерно так, если верить книгам в кабинете отца, смотрели представители еврейского народа на поработивших их египтян] и с не меньшим отвращением разжимает пальцы, даже не удосужившись проверить попало ли «угощение» обратно на широкое золоченое блюдо или приземлилось где-то между фруктами [к счастью натуральными] и  безвкусными [как и все в этом доме] бокалами с шампанским. Подобные закуски на мероприятии их уровня больше походили на шутку или издевку. И будь она чуть более высокомерной [читать: окажись в настроении «полный разнос»], это угощение, предназначенное для работяг и прочих отбросов улиц, но не как не элиты ковена, полетело бы ровно между глаз [Эрида — перфекционистка] тупоголовой хозяйке вечера. Однако, за красноречивым жестом следует лишь усталый вздох. Будь она организатором вечеринки [никогда и не при каких обстоятельствах, Вельзевул упаси] и подобного бы не случилось.

— Кажется, слухи о том что некоторые ковены… — Эрида не называет конкретные имена, но делает красноречивую паузу, явно давая понять о ком речь. — начали терять свое влияние — правда, — лениво пробежавшись по пестрой толпе, разрядившейся в непрактичную [негласное правило истинного ведьминского общества в период карнавала]  одежду из исключительно дорогих и редких тканей [та еще роскошь, но стоит лишь попробовать заявиться на мероприятие в чем-то «обычном» и лицо будет потеряно на десятилетия вперед], она останавливается взглядом на парочке подростков, забившихся в угол между немного топорной репликой Давида, стыдливо прикрывшей причинные места фиговым листочком  [стоит ли говорить что в оригинале ничего подобного не было] и тяжелыми бархатными портьерами [полная безвкусица], обрамляющими деревянную арку. Эдакий странный намек на утраченный шик.

— Смотри, — она приподнимает бокал, указывая в сторону подростков,  с особым энтузиазмом утаптывающих пирог с дичью и спаржей. Мальчик и девочка, погодки похожие друг на друга как две капли воды [казалось, в Эриде должна проснуться сентиментальность, однако она чувствует лишь нарастающее уныние] были настроены решительно, судя по всему отрывались по полной пока их родители занимались первым в этом году приемом, — Думаешь из них вырастет хоть что-то толковое?, — не то чтобы Эриду действительно интересовала судьба этих двоих. Будучи совершенно откровенными, ее редко [читать: никогда] заботило чье либо благополучием и едва ли Эрида хоть раз прилюдно проявляла эмпатию свойственную среднестатистическому члену общества. Более того, периодически [читать: после каждого приема, официальной поездки, выходного в кругу семьи, а еще по четвергам, пятницам и каждый второй понедельник месяца] сокрушаясь от того что люди слишком привыкли жить в стаде, она неоднократно представляла как улицы Европы опустеют. Нет людей — нет проблем. Эрида мечтала остаться одна. Ну как одна, Деймос просто не в счет. Он был есть и будет, как "вторая половинка" или "долбаный банный лист", все зависит от настроения, качества утреннего кофе и количества улыбок, которое за день надо послать чтобы не быть похожей на полоумную социопатку [прямая цитата от "обожаемой" маменьки].

— Возможно здесь станет чуточку больше места, — осушив бокал, она ставит его на край стола, обтянутого не достаточно хорошо выглаженной скатертью и подхватывает новую порцию. Инициация в ковене — момент решения доли. Эрида его едва не завалила свою [не из бесталанности, скорее тупости и желания насолить ранее упомянутой маменьке], вытянув корявое заклятие  в последний момент. Как полагается, на самых сложных, по мнению среднестатистических ведьм, заклятиях [и это в период резни гугенотов, когда улицы Парижа буквально тонули в крови]. У этих детей едва ли получится соответствовать требованиям так же легко. В то время как близнецы не готовились к «экзамену» следуя за растущей не по годам гордыней [и обычной человеческой ленью], большинство семей в составах крупных ковенов упорно толкало своих чад под пресс многочасовых практик, заставляя зубрить, читать, изучать и повторять [кошмар, по другому и не скажешь]. Исходя из организации приема, едва ли у этих двоих будет орда педагогов, оплатить которых стоит едва ли не целое состояние. Можно сколько угодно разглагольствовать о перспективах, но мирам правят сила, магия и деньги. Эти дети словно обделены всем и сразу. Ну что ж…

— Пожалуй, мне надо выйти подышать, — Эрида разворачивается на каблуках едва заметив «Лиззи» обворожительно сверкающую всеми тридцати-двумя зубами, отбеленными с помощью хитрого сплетения зелий и магии [на что только не используют силы] рядом со старшим сыном семейства Локвуд и его все еще  упорно притворяющимися молодыми, родителями. Не дожидаясь момента когда сердобольная мамаша притащит потенциального жениха [эту улыбку и «естественный» смех Эрида и Деймос выучили раньше чем слово «мама»], она направляется в сторону балкона, боковым зрением замечая брата, вышагивающего рядом. Деймос не нуждался в объяснениях, тем более что там где для его сестры нарисовывался «Милая, смотри какой чудный мальчик, у вас будут потрясающие детки» его самого ждала потенциальная невеста.

— Черт, — остановившись в шаге от спасательной двери, Эрида натягивает улыбку, уставившись на хозяйку вечера с видом ополоумевшего гризли, готового если не перегрызть глотку, то, как минимум, оставить на ней парочку трофейных шрамов. Пребывая в настроении «полный разнос» она бы примерно так и поступила, но стараясь не высовываться, Эрида упорно увиливала от любых диалогов и желающих пообщаться, оставляя светские беседы на брата. Мать четко дала понять, что ее статистика "неудачных выходов" в данном году стремиться побить все предыдущие рекорды. Не то чтобы ее это хоть сколько смущало, однако растущее внимание со стороны «Лиззи» означало некие сложности в работе. Эрида и так испытывала творческий кризис, буквально выцеживая из себя мотивацию работать над новыми ритуалами,  улучшением хитроумных сплетений в парных заклинаниях и вылазками «на благо ковена». Италия и так грозилась стать испытанием [Эртда любила маскарады и и с братом традицию появляться на них каждый год, но была крайне опечалена расширенным складом участников, который не включал Тео, но добавлял «Лиззи»]. Не хватало повышать это испытание до максимального уровня, выпуская на арену финального босса раньше времени.

— Эри, Деми, как чудненько что вы присоединились к нашему скромному мероприятию. Как ваша мама? Ей нравится?, — Тереза [привлекательная примерно как столетнее чучело скунса  в музейном архиве], обмахивается веером прикрывая наигранный смешок. Эрида натянуто улыбается, прикидывая как обойти женщину с наименьшим сопротивлением до того как «Лиззи» кинется в бой.

— Кажется мама хотела высказать свой восторг лично. — не придумав ничего лучше, она предпринимает попытку лобового столкновения и успешно прорывается, «споткнувшись» о тупой вопрос на последнем отрезке.

— А как вам интерьер? Мы не так давно пригласили очень именитого, если вы понимаете о ком я, художника и освежили гостиную, говорят это последний писк моды в Европе. Воспоминание об канувшем в лету прошлом и романтика утерянных цивилизаций, мы к слову вдохновлялись…

— Невероятно. — Эрида прерывает поток бессвязной мысли, до того как Тереза перейдет на второй заход подразумевая под лаконичным ответом ни что иное как комплимент, — Как будто итальянский ренессанс варварски сношали с Античностью, а после подложили под старую добрую классику. Ой, — Тереза зеленеет, раздуваясь словно  готова вот вот взорваться  [могло б быть забавно, не перегороди эта рухлядь единственный путь к отступлению]. Эрида пожимает плечами, уставившись на Деймоса фирменным взглядом аля милашка, — Я что, это вслух сказала?

все, что было "до" — не считается
Ни на этом приеме, ни вчерашним вечером, ни сегодняшним утром.
Никогда и нигде, если там не находилось той зеркальной симметрии, что присутствует в его жизни с рождения.

— Милая Тереза, — Деймос пробегается кончиками пальцев по предплечью «леди» сверху вниз, едва ощутимо скользит вдоль медиальной подкожной вены аккурат к ее серцевине — жестом фокусника уводит внимание, смещая фокус с классического приема своей младшой сестры — говорить прежде, чем думать — к скрытым увлечениям женщины категории «слегка за сорок, максимум пятьдесят». — Эрида недавно открыла для себя нового прозаика... признаться честно, не ожидал ничего стоящего от текстов наших современников, — наполненный по кайму фужер с игристым кочует в свободную руку мужчины — благо лакеи, словно единственный непорченный товар в этом доме [пусть и самого низшего качества], оказываются достаточно смекалистыми, чтобы считать во взгляде и легком качке подбородком безмолвный приказ — чтобы тот мог с галантностью истинного кавалера заменить опустевший бокал хозяйке вечера.

— Но он оказался поистине самородком. И ее комплимент вашему интерьеру вдохновлен прямой цитатой. Как же там было, милая? «Чего жаждет сердце, того ищут и руки»... нет, не то, — Деймос переводит взгляд, мимолетно [непозволительно долго для человека его статуса] задерживая тот в треугольнике из ключиц и ложбинки между грудей, тянет губы вправо — на грани улыбки и непрямого предложения, которого так отчаянно жаждет Тереза. Случайность или прихоть судьбы, но сегодня он оказался не в том месте и не в то время, чтобы успеть застать хозяйку вечера в объятиях кого-то из прислуги.

— Впрочем, не суть. Главное — в сочетание невозможного и в то же время естественного, ужасного и нормального. Ваш вкус, Тереза, исключительно тонок. И оценить его по достоинству могут немногие. К счастью, Эрида как раз тот еще ценитель, — Деймос поворачивает голову в сторону сестры, делая глаза шире — дает отмашку для начала спектакля, в котором дыхание девушки уплотняется, вдох через нос становится судорожней, не хватает только картинно приложить ручку ко лбу и пасть к ногам любимого братца в обморок. И пока первый акт не нашел свою кульминацию, он перехватывает Эриду за узкую талию, притягивая к себе ближе. — Эри, милая, у тебя какой-то нездоровый румянец. Ты плохо себя чувствуешь? Должно быть, от шампанского, — [такой лютой бурды еще поискать нужно]. Понимаете, Эрида не пьет, но в честь вашего вечера решила сделать исключение, — будь ситуация иной, близнецы бы давились смехом на это абсолютно идиотское утверждение — кто-кто, а этот белокурый ангел на деле перепьет дородного мужика, что говорить о предложенных тут «напитках». — Прошу нас простить.

— Будешь должна мне, сестренка, — тихо на выдыхе, мажет кончиком носа по виску, пока находит злополучную ручку злополучной балконной двери, которая ведет во спасенье. — По гроб жи-и-изни.
•    •     •
В воздухе пахнет тошнотворной взвесью: спиртом [шампанское оказалось не единственным промахом при составление алкогольной карты], резким ароматом табака, терпким одеколоном, и совсем немного, но так, что Деймос улавливает мгновенно — слабый, но все еще узнаваемый запах дурмана, достать который можно в одном хорошо знакомом близнецам месте [с припиской на полях мелким шрифтом, где указаны последствия этого выбора, включая летальный исход для всех жаждущих легкой наживы, денег и жизни].

— Знаешь, что самое абсудное и вместе с тем занятное? — Деймос улыбается — нет, скорее оскаливается — на этот раз вполне искренне, пока пальцы шарят в кармане камзола, отыскивая собственный табак. — Большинство из них ведь на полном серьезе считают происходящее шиком, — кавычки удается обозначить легким жестом одной руки, пока другой он неспешно раскручивает табакерку.

— Если бы не необходимость поддерживать семейное дело, — серебрянная коробочка с витиеватым инициалом клажется обратно в карман, а Деймос перехватывает сиграету пальцами, затягиваясь в полную грудь: век бы нас здесь не видели.

Он выдыхает куда-то в воздушную подушку между их лицами — стоит спиной облакотившись на перила, Эрида — скрестив руки на груди напротив, почти зеркальное отражение его самого — и наклоняется ближе. — Мы с тобой герои какой-нибудь подгулявшей трагедии: имеем все, что нам не нужно, и жаждем того, чего у нас нет, — не выдерживает, фыркает на собственную фразу, секундой позже закидывая голову кверху, чтобы рассмеяться живее, ярче, — сво-бо-ды, — произносит по слогам, будто заклинание.

— Думаю, выеду на неделе за город, надоело гнить за столом, заваленным кучей бумаг, до которых и дела нет, и скучными приглашениями, — в тусклом свете фонаря татуировки, виднеющиеся в прорезях манжето, складываются в витиеватые линий, праобразы переплетенных между обой змей — тавро коварства и хитрости в давние времена. Он делает очередную затяжку. — К тому же, Тэо отправил сообщение, что нас ждет кое-что любопытное. Сюрприз, говорит, — у таких, как Деймос всегда поднят подбородок и опущены уголки губ, и они смотрят на жизнь так, как будто не может быть иначе, нежели он решил, нежели ему хочется.

— Не люблю сюрпризы.

— Вынужден не согласиться, арата Лаклаан.

— Вы отрицаете, что эстетика, в сущности, преобладает над этикой? Из всех людей вас я менее всего подозревал в подобном, арата Хироши. Полноте! Уже то, как долго мы находимся здесь и едва ли при этом собираемся в скором времени покинуть это чудесное тихое место, говорит о том, как высоко вы цените эстетику.

— Я бы позволил себе напомнить арата Лаклаану, что именно этика вообще привела меня сюда, так что для араты Лаклаана было бы неразумно отрицать значимость этики.

— О, не думайте, я не отрицаю значимость этики! Этика была важна, когда вы пришли сюда, это верно. Но, действуй вы из одних только соображений этики, и мы с вами уже давно переместились бы в место, которое больше подходит для работы. Вы, однако, великодушно решили пренебречь собственным удобством, чтобы снизить возможный урон, нанесённый мне — из соображений… эстетики.

Лаклаан в этот момент наверняка хотел изящно махнуть в воздухе кистью, сопровождая свои слова обычными для него жестами, но предпочёл не мешать Хироши и не дёргать едва собранные и сшитые руки, которые в любой момент грозились отвалиться от неосторожного движения. Другого решения Хироши от него и не ждал, в конце концов на момент смерти эльфу была как минимум пара сотен лет, а за это время даже вечные существа набираются обычного здравого смысла, и всё-таки забавно было наблюдать, как старательно Лаклаан сдерживает крепкие даже после смерти привычки.

— Может быть, и это тоже этика, арата Лаклаан?

— Хм-хм… Вы, должно быть, имеете в виду этику профессиональную?

— Что-то вроде того, — кивает Хироши, склонившись над левой рукой: ещё не хватало, чтобы она отвалилась и потерялась, пока они возвращаются. Фрейру и так надо будет тащить едва переставляющего ноги покойника, а уж следить за тем, не отваливаются ли у него руки и ноги… — Мой взгляд на работу, а не взгляды на эстетику, не позволяет мне побросать части вашего тела в мешок и в таком состоянии донести до дома. Видите ли, трупные пятна и так уже немало вас попортили. Чем больше времени проходит… а впрочем, кому я объясняю, — он умолкает, поглощённый работой.

Лаклаан задумчиво пожёвывает губу: ему и правда не нужно объяснять происходящее.

— Надеюсь, в ваших силах… минимизировать ущерб?

— Вы о пятнах? Да, полагаю, удастся кое-что придумать. В худшем случае останется пара штук — спишете их на родимые пятна.

— Что же… И всё-таки, что если за вашей профессиональной этикой скрывается ваша тяга к эстетике? Профессиональная этика обязывает вас собрать моё тело таким образом, чтобы оно продолжало слушаться приказов мозга, но она едва ли обязывает вас жертвовать столько времени на то, чтобы я походил на живого.

— Мне кажется, на этот вопрос нет однозначного ответа, потому что здесь оба эти понятия сплетены слишком тесно, и едва ли мы сможем отделить одно от другого.

Какое-то время они молчат: Хироши занят расчленённым телом, Фрейр закапывает могилу, а Лаклаан старается не говорить под руку и не давать советов, в которых Хироши совершенно не нуждается, потому что всё это прекрасно умеет делать сам — может, даже лучше, чем эльф. Вот и истинная цель их изысканных диалогов: отвлечь Лаклаана от переживаний об… эстетике. Хироши усмехается.

— Впрочем, и вы не думайте, будто бы я отрицаю значимость эстетики. Вы верно заметили, вовсе отрицать её мне, в конце концов, не к лицу, но я считаю, что в ряде ситуаций эстетикой можно пренебречь ради этики. Однако же, если пренебрегать этикой ради эстетики, слова и действия нередко оказываются лишёнными всякого смысла — а это уже недопустимо. Даже в искусстве нужен некий смысл — невозможно искусство ради одного только искусства.

— Такой взгляд на искусство выдаёт в вас консерватора, арата Хироши, — осклабившись и блеснув чуть удлинёнными клыками, замечает Лаклаан. — Полагаю, пройдёт ещё какое-то время, и мы с вами узнаем времена, когда искусство утвердит своё право быть просто искусством, не обязанным всегда угождать кому-то, выражать какую-то мысль или служить какой-то цели. Искусство ради искусства — как радость ради радости или удовольствие ради удовольствия! Разве эти понятия вам не близки? Или, может, если не радость и не удовольствие, то — любовь ради любви?

— Любовь проще искусства, арата Лаклаан.

— Искусство проще любви, арата Хироши.

Короткий миг — и Лаклаан разражается звонким смехом — таким, каким могут смеяться только эльфы и, может быть, звёзды, если бы хоть кто-то слышал их смех.

— Гадость какая, — Эрида брезгливо поднимает тарталетку с имитацией черной икры, будто она способна ее укусить. Смотрит на брата взглядом полным отчаяния [примерно так, если верить книгам в кабинете отца, смотрели представители еврейского народа на поработивших их египтян] и с не меньшим отвращением разжимает пальцы, даже не удосужившись проверить попало ли «угощение» обратно на широкое золоченое блюдо или приземлилось где-то между фруктами [к счастью натуральными] и  безвкусными [как и все в этом доме] бокалами с шампанским. Подобные закуски на мероприятии их уровня больше походили на шутку или издевку. И будь она чуть более высокомерной [читать: окажись в настроении «полный разнос»], это угощение, предназначенное для работяг и прочих отбросов улиц, но не как не элиты ковена, полетело бы ровно между глаз [Эрида — перфекционистка] тупоголовой хозяйке вечера. Однако, за красноречивым жестом следует лишь усталый вздох. Будь она организатором вечеринки [никогда и не при каких обстоятельствах, Вельзевул упаси] и подобного бы не случилось.

— Кажется, слухи о том что некоторые ковены… — Эрида не называет конкретные имена, но делает красноречивую паузу, явно давая понять о ком речь. — начали терять свое влияние — правда, — лениво пробежавшись по пестрой толпе, разрядившейся в непрактичную [негласное правило истинного ведьминского общества в период карнавала]  одежду из исключительно дорогих и редких тканей [та еще роскошь, но стоит лишь попробовать заявиться на мероприятие в чем-то «обычном» и лицо будет потеряно на десятилетия вперед], она останавливается взглядом на парочке подростков, забившихся в угол между немного топорной репликой Давида, стыдливо прикрывшей причинные места фиговым листочком  [стоит ли говорить что в оригинале ничего подобного не было] и тяжелыми бархатными портьерами [полная безвкусица], обрамляющими деревянную арку. Эдакий странный намек на утраченный шик.

— Смотри, — она приподнимает бокал, указывая в сторону подростков,  с особым энтузиазмом утаптывающих пирог с дичью и спаржей. Мальчик и девочка, погодки похожие друг на друга как две капли воды [казалось, в Эриде должна проснуться сентиментальность, однако она чувствует лишь нарастающее уныние] были настроены решительно, судя по всему отрывались по полной пока их родители занимались первым в этом году приемом, — Думаешь из них вырастет хоть что-то толковое?, — не то чтобы Эриду действительно интересовала судьба этих двоих. Будучи совершенно откровенными, ее редко [читать: никогда] заботило чье либо благополучием и едва ли Эрида хоть раз прилюдно проявляла эмпатию свойственную среднестатистическому члену общества. Более того, периодически [читать: после каждого приема, официальной поездки, выходного в кругу семьи, а еще по четвергам, пятницам и каждый второй понедельник месяца] сокрушаясь от того что люди слишком привыкли жить в стаде, она неоднократно представляла как улицы Европы опустеют. Нет людей — нет проблем. Эрида мечтала остаться одна. Ну как одна, Деймос просто не в счет. Он был есть и будет, как "вторая половинка" или "долбаный банный лист", все зависит от настроения, качества утреннего кофе и количества улыбок, которое за день надо послать чтобы не быть похожей на полоумную социопатку [прямая цитата от "обожаемой" маменьки].

— Возможно здесь станет чуточку больше места, — осушив бокал, она ставит его на край стола, обтянутого не достаточно хорошо выглаженной скатертью и подхватывает новую порцию. Инициация в ковене — момент решения доли. Эрида его едва не завалила свою [не из бесталанности, скорее тупости и желания насолить ранее упомянутой маменьке], вытянув корявое заклятие  в последний момент. Как полагается, на самых сложных, по мнению среднестатистических ведьм, заклятиях [и это в период резни гугенотов, когда улицы Парижа буквально тонули в крови]. У этих детей едва ли получится соответствовать требованиям так же легко. В то время как близнецы не готовились к «экзамену» следуя за растущей не по годам гордыней [и обычной человеческой ленью], большинство семей в составах крупных ковенов упорно толкало своих чад под пресс многочасовых практик, заставляя зубрить, читать, изучать и повторять [кошмар, по другому и не скажешь]. Исходя из организации приема, едва ли у этих двоих будет орда педагогов, оплатить которых стоит едва ли не целое состояние. Можно сколько угодно разглагольствовать о перспективах, но мирам правят сила, магия и деньги. Эти дети словно обделены всем и сразу. Ну что ж…

— Пожалуй, мне надо выйти подышать, — Эрида разворачивается на каблуках едва заметив «Лиззи» обворожительно сверкающую всеми тридцати-двумя зубами, отбеленными с помощью хитрого сплетения зелий и магии [на что только не используют силы] рядом со старшим сыном семейства Локвуд и его все еще  упорно притворяющимися молодыми, родителями. Не дожидаясь момента когда сердобольная мамаша притащит потенциального жениха [эту улыбку и «естественный» смех Эрида и Деймос выучили раньше чем слово «мама»], она направляется в сторону балкона, боковым зрением замечая брата, вышагивающего рядом. Деймос не нуждался в объяснениях, тем более что там где для его сестры нарисовывался «Милая, смотри какой чудный мальчик, у вас будут потрясающие детки» его самого ждала потенциальная невеста.

— Черт, — остановившись в шаге от спасательной двери, Эрида натягивает улыбку, уставившись на хозяйку вечера с видом ополоумевшего гризли, готового если не перегрызть глотку, то, как минимум, оставить на ней парочку трофейных шрамов. Пребывая в настроении «полный разнос» она бы примерно так и поступила, но стараясь не высовываться, Эрида упорно увиливала от любых диалогов и желающих пообщаться, оставляя светские беседы на брата. Мать четко дала понять, что ее статистика "неудачных выходов" в данном году стремиться побить все предыдущие рекорды. Не то чтобы ее это хоть сколько смущало, однако растущее внимание со стороны «Лиззи» означало некие сложности в работе. Эрида и так испытывала творческий кризис, буквально выцеживая из себя мотивацию работать над новыми ритуалами,  улучшением хитроумных сплетений в парных заклинаниях и вылазками «на благо ковена». Италия и так грозилась стать испытанием [Эртда любила маскарады и и с братом традицию появляться на них каждый год, но была крайне опечалена расширенным складом участников, который не включал Тео, но добавлял «Лиззи»]. Не хватало повышать это испытание до максимального уровня, выпуская на арену финального босса раньше времени.

— Эри, Деми, как чудненько что вы присоединились к нашему скромному мероприятию. Как ваша мама? Ей нравится?, — Тереза [привлекательная примерно как столетнее чучело скунса  в музейном архиве], обмахивается веером прикрывая наигранный смешок. Эрида натянуто улыбается, прикидывая как обойти женщину с наименьшим сопротивлением до того как «Лиззи» кинется в бой.

— Кажется мама хотела высказать свой восторг лично. — не придумав ничего лучше, она предпринимает попытку лобового столкновения и успешно прорывается, «споткнувшись» о тупой вопрос на последнем отрезке.

— А как вам интерьер? Мы не так давно пригласили очень именитого, если вы понимаете о ком я, художника и освежили гостиную, говорят это последний писк моды в Европе. Воспоминание об канувшем в лету прошлом и романтика утерянных цивилизаций, мы к слову вдохновлялись…

— Невероятно. — Эрида прерывает поток бессвязной мысли, до того как Тереза перейдет на второй заход подразумевая под лаконичным ответом ни что иное как комплимент, — Как будто итальянский ренессанс варварски сношали с Античностью, а после подложили под старую добрую классику. Ой, — Тереза зеленеет, раздуваясь словно  готова вот вот взорваться  [могло б быть забавно, не перегороди эта рухлядь единственный путь к отступлению]. Эрида пожимает плечами, уставившись на Деймоса фирменным взглядом аля милашка, — Я что, это вслух сказала?

все, что было "до" — не считается
Ни на этом приеме, ни вчерашним вечером, ни сегодняшним утром.
Никогда и нигде, если там не находилось той зеркальной симметрии, что присутствует в его жизни с рождения.

— Милая Тереза, — Деймос пробегается кончиками пальцев по предплечью «леди» сверху вниз, едва ощутимо скользит вдоль медиальной подкожной вены аккурат к ее серцевине — жестом фокусника уводит внимание, смещая фокус с классического приема своей младшой сестры — говорить прежде, чем думать — к скрытым увлечениям женщины категории «слегка за сорок, максимум пятьдесят». — Эрида недавно открыла для себя нового прозаика... признаться честно, не ожидал ничего стоящего от текстов наших современников, — наполненный по кайму фужер с игристым кочует в свободную руку мужчины — благо лакеи, словно единственный непорченный товар в этом доме [пусть и самого низшего качества], оказываются достаточно смекалистыми, чтобы считать во взгляде и легком качке подбородком безмолвный приказ — чтобы тот мог с галантностью истинного кавалера заменить опустевший бокал хозяйке вечера.

— Но он оказался поистине самородком. И ее комплимент вашему интерьеру вдохновлен прямой цитатой. Как же там было, милая? «Чего жаждет сердце, того ищут и руки»... нет, не то, — Деймос переводит взгляд, мимолетно [непозволительно долго для человека его статуса] задерживая тот в треугольнике из ключиц и ложбинки между грудей, тянет губы вправо — на грани улыбки и непрямого предложения, которого так отчаянно жаждет Тереза. Случайность или прихоть судьбы, но сегодня он оказался не в том месте и не в то время, чтобы успеть застать хозяйку вечера в объятиях кого-то из прислуги.

— Впрочем, не суть. Главное — в сочетание невозможного и в то же время естественного, ужасного и нормального. Ваш вкус, Тереза, исключительно тонок. И оценить его по достоинству могут немногие. К счастью, Эрида как раз тот еще ценитель, — Деймос поворачивает голову в сторону сестры, делая глаза шире — дает отмашку для начала спектакля, в котором дыхание девушки уплотняется, вдох через нос становится судорожней, не хватает только картинно приложить ручку ко лбу и пасть к ногам любимого братца в обморок. И пока первый акт не нашел свою кульминацию, он перехватывает Эриду за узкую талию, притягивая к себе ближе. — Эри, милая, у тебя какой-то нездоровый румянец. Ты плохо себя чувствуешь? Должно быть, от шампанского, — [такой лютой бурды еще поискать нужно]. Понимаете, Эрида не пьет, но в честь вашего вечера решила сделать исключение, — будь ситуация иной, близнецы бы давились смехом на это абсолютно идиотское утверждение — кто-кто, а этот белокурый ангел на деле перепьет дородного мужика, что говорить о предложенных тут «напитках». — Прошу нас простить.

— Будешь должна мне, сестренка, — тихо на выдыхе, мажет кончиком носа по виску, пока находит злополучную ручку злополучной балконной двери, которая ведет во спасенье. — По гроб жи-и-изни.
•    •     •
В воздухе пахнет тошнотворной взвесью: спиртом [шампанское оказалось не единственным промахом при составление алкогольной карты], резким ароматом табака, терпким одеколоном, и совсем немного, но так, что Деймос улавливает мгновенно — слабый, но все еще узнаваемый запах дурмана, достать который можно в одном хорошо знакомом близнецам месте [с припиской на полях мелким шрифтом, где указаны последствия этого выбора, включая летальный исход для всех жаждущих легкой наживы, денег и жизни].

— Знаешь, что самое абсудное и вместе с тем занятное? — Деймос улыбается — нет, скорее оскаливается — на этот раз вполне искренне, пока пальцы шарят в кармане камзола, отыскивая собственный табак. — Большинство из них ведь на полном серьезе считают происходящее шиком, — кавычки удается обозначить легким жестом одной руки, пока другой он неспешно раскручивает табакерку.

— Если бы не необходимость поддерживать семейное дело, — серебрянная коробочка с витиеватым инициалом клажется обратно в карман, а Деймос перехватывает сиграету пальцами, затягиваясь в полную грудь: век бы нас здесь не видели.

Он выдыхает куда-то в воздушную подушку между их лицами — стоит спиной облакотившись на перила, Эрида — скрестив руки на груди напротив, почти зеркальное отражение его самого — и наклоняется ближе. — Мы с тобой герои какой-нибудь подгулявшей трагедии: имеем все, что нам не нужно, и жаждем того, чего у нас нет, — не выдерживает, фыркает на собственную фразу, секундой позже закидывая голову кверху, чтобы рассмеяться живее, ярче, — сво-бо-ды, — произносит по слогам, будто заклинание.

— Думаю, выеду на неделе за город, надоело гнить за столом, заваленным кучей бумаг, до которых и дела нет, и скучными приглашениями, — в тусклом свете фонаря татуировки, виднеющиеся в прорезях манжето, складываются в витиеватые линий, праобразы переплетенных между обой змей — тавро коварства и хитрости в давние времена. Он делает очередную затяжку. — К тому же, Тэо отправил сообщение, что нас ждет кое-что любопытное. Сюрприз, говорит, — у таких, как Деймос всегда поднят подбородок и опущены уголки губ, и они смотрят на жизнь так, как будто не может быть иначе, нежели он решил, нежели ему хочется.

— Не люблю сюрпризы.